Советский человек мог быть искренне убежден в том, что массовых репрессий в 30-е годы не существовало. Что Катынь – дело рук вермахта, а не советских расстрельных команд. Что карательная психиатрия – это клевета Запада. Что компартия искренне строит государство всеобщего благоденствия, – пишет Павел Казарин для Крым. Реалии.

В конце концов, что мы хотим от советского обывателя, зажатого между работой и домом, между очередью на шведскую стенку и попыткой достать продуктовый дефицит? Информационный «железный занавес» был прочен – любая альтернативная картина мира пресекалась. Окружающая реальность была выстроена до его рождения, система пропаганды была отточена задолго до того, как он стал задаваться вопросами. У него попросту не было иной реальности, чем та, в которой он жил. А как только герметичный купол стал давать трещины – Советский Союз начал расползаться по швам.

Но постсоветский человек, ностальгирующий по СССР, – это явление совершенно иного порядка.

Потому что в багаже у нового обывателя – девяностые годы. Те самые, когда открывались архивы. Когда появлялись интервью диссидентов. Когда стала доступна информация о масштабах репрессий. Когда никаких иллюзий по поводу советской системы подавления инакомыслия уже не осталось.

Постсоветскому человеку даже не приходилось искать информацию о той системе, которая была выстроена в СССР. В 90-е эти данные стали мейнстримом – они звучали со всех экранов и со всех газетных полос. Они были главным содержанием избирательных кампаний и новой повестки дня.

Советский человек мог оправдывать советский строй по незнанию. Но постсоветский сторонник Советского Союза делает это сознательно. Советский человек отвергал обвинения в адрес режима, потому что мог в них не верить. Постсоветский – выступает в роли адвоката дьявола.

Постсоветский обыватель уже не может сослаться на то, что чего-то не знает. Что ему не доступны данные о реальных масштабах. Напротив, он их знает, но прячется за лукавое «зато». «Зато космические корабли». «Зато все боялись». «Зато стабильность».

Все его «зато» – лишь попытка оправдать персональным комфортом репрессии против других.

Он убедил себя, что ему лично было уютно в старой реальности – и он без тени сомнения готов разменять ее на судьбы других. Место наивности занял цинизм. Незнание сменилось подлостью.

Постсоветский просоветский – это тот, кто сознательно отказался от правды. Тот, кто добровольно надел на себя шоры. Тот, кто готов выносить в одну часть уравнения персональный комфорт, а в другую – судьбы всех остальных.

И если это не подлость, что же тогда подлость?