Мы часто сравниваем постсоветского человека с советским. Но в том и штука, что постсоветский обыватель, ностальгирующий по СССР, куда токсичнее, чем гражданин "страны советов", — пишет Павел Казарин в колонке на "Крым. Реалии".

Советский человек мог быть искренне убежден в том, что массовых репрессий в 30-е годы не существовало. Что Катынь — дело рук вермахта, а не советских расстрельных команд. Что карательная психиатрия — это клевета Запада. Что компартия искренне строит государство всеобщего благоденствия.

В конце концов, что мы хотим от советского обывателя? Зажатого между работой и домом, между очередью на шведскую стенку и попыткой достать продуктовый дефицит? Информационный "железный занавес" был прочен — любая альтернативная картина мира пресекалась. Окружающая реальность была выстроена до его рождения, система пропаганды была отточена задолго до того, как он стал задаваться вопросами. У него попросту не было иной реальности чем та, в которой он жил. А как только герметичный купол стал давать трещины — Советский Союз начал расползаться по швам.

Но постсоветский человек, ностальгирующий по СССР, — это явление совершенно иного порядка. Потому что в багаже у нового обывателя — девяностые годы. Те самые, когда открывались архивы. Когда появлялись интервью диссидентов. Когда стала доступна информация о масштабах репрессий. Когда никаких иллюзий по поводу советской системы подавления инакомыслия уже не осталось.

Постсоветскому человеку даже не приходилось искать информацию о той системе, которая была выстроена в СССР. В девяностые эти данные стали мейнстримом — они звучали со всех экранов и со всех газетных полос. Они были главным содержанием избирательных кампаний и новой повестки дня.

Советский человек мог оправдывать советский строй по незнанию. Но постсоветский сторонник Советского Союза делает это сознательно. Советский человек отвергал обвинения в адрес режима, потому что мог в них не верить. Постсоветский — выступает в роли адвоката дьявола.

Постсоветский обыватель уже не может сослаться на то, что чего-то не знает. Что ему не доступны данные о реальных масштабах. Напротив, он их знает, но прячется за лукавое "зато". "Зато космические корабли". "Зато все боялись". "Зато стабильность".

Все его "зато" — это лишь попытка оправдать персональным комфортом репрессии против других.

Он убедил себя, что ему лично было уютно в старой реальности — и он без тени сомнения готов разменять ее на судьбы других. Место наивности занял цинизм. Незнание сменилось подлостью.

Постсоветский просоветский — это тот, кто сознательно отказался от правды. Тот, кто добровольно надел на себя шоры. Тот, кто готов выносить в одну часть уравнения персональный комфорт, а в другую — судьбы всех остальных.

И если это не подлость, то что такое подлость?

Перепечатывается с разрешения Радио Свободная Европа/Радио Свобода