Примерно через полтора года закончится срок действия разрешений на жительство по программе временного убежища для украинцев в странах ЕС. Около шести миллионов наших сограждан окажутся перед выбором — остаться или вернуться. Уже сейчас можно сказать, что вернуть удастся далеко не всех. Возможно, тех, кто вернется, окажется не так много, как хотелось бы. Но означает ли это, что для Украины эти люди — просто утраченный ресурс? Эмиграция — это все-таки не смерть.
В каждом сколько-нибудь заметном городе в южном регионе Италии, помимо обязательного памятника павшим воинам — обычная часть городского пейзажа и у нас в Украине, и в Европе, — вы найдете памятник, сквер или хотя бы памятный знак эмигрантам. Перед тем, как стать страной иммиграции, Италия в ХХ веке пережила настоящий исход, потеряв за счет эмиграции до 30 миллионов людей. Потери бывали иногда совершенно буквальными: по сей день в Италии отмечают Национальный день памяти трудовых мигрантов в честь итальянских шахтеров, погибших в аварии на шахте Буа-дю-Казье в Бельгии.
[see_also ids="660513"]
Пример Италии — о том, что слово «потеря» не всегда релевантно в отношении эмигрантов. В большей мере — это возможность. Не только индивидуальная — для того, кто уехал «за лучшей долей». Но и для родной земли. Первое, о чем обычно говорят и пишут в Италии об эмиграции — о ее огромном взносе в послевоенную индустриализацию страны и в целом в итальянское «экономическое чудо». Эмиграция оказалась настолько мощным ресурсом, что даже стимулировалась государством, которое в тот момент не могло обеспечить свое население ни работой, ни социальными программами. Усилия государства были направлены главным образом на то, чтобы эмигранты не теряли связь со страной происхождения, не забывали, кто они и откуда. Сохраняли родственные связи. Имели широкие возможности экономического взаимодействия с теми, кто остался дома. Образовывали стойкие общины в местах расселения. Эта политика «сохранения итальянской принадлежности» отдается эхом по сей день — не смотря на то, что Италия теперь больше принимает мигрантов, чем отдает. Так, несмотря на политическое давление внутри страны и извне, Италия упрямо сохраняет «гражданство по крови» и не принимает «гражданства по почве»: ребенок, рожденный в любой точке планеты, получает итальянское гражданство, если хотя бы один из его родителей — итальянец.
Нам это понять сложно. Хотя на определенном этапе украинская трудовая эмиграция была очень похожа на итальянскую. Большую роль в этом отличии сыграло советское отношение к эмигрантам — как к предателям, изгоям, отбросам. Почти до самого конца «великой страны» эмиграция была своего рода «маленькой смертью» — человек вроде бы жив, но вычеркнут и вымаран из жизни тех, кто остался.
Следующую волну миграции из Украины составили «заробитчане», к которым отношение в украинском обществе в массе было пренебрежительным. Несмотря на то, что их взнос в экономику был, скорее, позитивным, чем негативным. «Заробитчанин» в массовом сознании оставался преимущественно представителем социального низа — неудачником, который не сумел «найти себе места», «реализоваться», «не згодився там, де народився», и вместо этого «покатился» по миру в погоне за длинным долларом или выгодным замужеством (к женщинам общий глас особенно беспощаден).
Полномасштабная война не сделала нас мягче в отношении «тех, кто убежал». Напротив, она вернула эмиграции привкус предательства. Он распространился не только на тех, кто действительно убежал — скрылся от мобилизации. Но и на всех тех, кто укрылся от военных невзгод — выпал из общего военного контекста, из опыта войны.
На этом фоне вопрос о возвращении эмигрантов в Украину кажется одновременно важным и чуждым. «Вернуть население» — рациональное требование выживания послевоенной экономики. Но вернется ли «население» — будет зависеть от решения каждого отдельного человека. От его личного выбора.
Это значит, тем, кто все-таки надеется на «возвращение населения», нужно делать два разных дела одновременно: искать аргументы для убеждения тех, кого можно убедить вернуться, и искать способы использовать тех, кого вернуть так и не удастся.
Вернее, начать придется даже не с поиска аргументов — с понижения градуса публичной дискуссии. Что будет весьма непросто. Военная эмиграция оказалась предметом очень сложным для общественного обсуждения. С одной стороны, экономисты сыпят пессимистическими демографическими прогнозами, которые становятся апокалиптическими в случае, если не удастся вернуть существенное количество эмигрантов. С другой — линия, разделившая украинское общество по вопросу об эмиграции, за годы войны превратилась в геологический разлом. Края его продолжают расходиться — каждая сторона укореняется в своей реальности, совсем не похожей на реальность противоположной стороны. Каждая сторона утверждается в правильности собственного решения — и делает это тем жестче, чем сложнее ей далось это решение.
Работа на обоих берегах этого разлома будет разной, но одинаково непростой. За тех, кто уехал, Украине придется конкурировать со странами-хостами. Это будет непросто по двум причинам. Первая — наиболее активная социально и экономически часть эмигрантов уже укоренились в новую реальность. Дети адаптировались — их уже не отличишь от местных. И что важнее — они сами себя от местных уже не отличают. Нужны очень веские причины, чтобы разорвать эти связи — которые дались очень нелегко — и повторить цикл с переездом, адаптацией, установлением связей в послевоенной стране. За годы войны ставшей совсем другой. Возможно — довольно-таки чужой.
Вторая причина состоит в том, что наше государство не только не умеет конкурировать за граждан, а вообще не считает нужным даже думать о них в подобном контексте. В постсоветском государственном сознании гражданин принадлежит государству просто по факту рождения и наличия соответствующего паспорта. Наша власть, скорее, предложит европейским правительствам выдворить из стран-хостов всех украинцев, которые приехали после 24 февраля 2022 года — вернуть Украине «то, что ей принадлежит», — чем сделает веские предложения для добровольного возвращения.
Тут власть легко понять: политику «плюшек» в отношении эмигрантов будет очень сложно объяснить тем, «кто не убежал». Эти люди, пережившие военные невзгоды, в большинстве своем будут раздражены затратами средств и усилий на возвращение уехавших. Это многим покажется несправедливым. А когда речь заходит о справедливости, разговор из серьезного становится по-настоящему болезненным. Голод по справедливости (или, скорее, по сатисфакции) — горючее, на котором люди переживают эту войну. У многих из нас он даже сильнее, чем голод по мирной жизни. Поэтому так сложно — почти невозможно — поступиться справедливостью ради целесообразности. Даже когда речь идет о физическом выживании.
Но просто вычеркнуть, потерять несколько миллионов своих граждан — в том числе, молодых, экономически активных — расточительность, которую Украина не может себе позволить. Даже оставаясь за границей, украинцы все еще могут стать фактором, полезным для своей страны, — в качестве политической, экономической, культурной силы. Могут, впрочем, и не стать — тогда в графе упущенных возможностей у нас появится еще один жирный крестик.
[see_also ids="653877"]
Экономическая поддержка со стороны зарубежных украинцев — наиболее очевидное преимущество. Средства, которые перечислялись трудовыми мигрантами в Украину до полномасштабного вторжения, составляли существенную часть отечественного ВВП. В 2021-м, например «заробитчане» перечислили более 15 миллиардов долларов. После 24 февраля 2022 года поток частных переводов в Украину из-за рубежа не прервался и даже не слишком обмелел. Это не решающее вливание в экономику, но существенное, постоянное и социально значимое, поскольку эти деньги часто поддерживают локальные бизнесы, домохозяйства и тех людей, для которых в нашем бюджете никогда нет достаточно средств на социальные выплаты.
Эмигранты традиционно составляют небольшой, но стабильный рынок сбыта для отечественной продукции. Причем речь не только о постоянном ассортименте «восточноевропейских магазинов» (последняя волна украинских мигрантов уже не называет их «русскими»). «Покупать украинское» задолго до войны перестало быть просто слоганом и для многих стало привычкой. Для тех, кто уехал, по-прежнему остается возможность покупать украинское через онлайн-магазины. И получать его из Украины, используя украинский же почтовый сервис. Судя по отчетам, «Новая почта» не прогадала, открыв свои представительства в Европе. И почти не сомневаюсь в том, что основу ее европейской клиентуры составляют именно украинские мигранты. Одно из основных условий для сохранения этого рынка — сопротивление ассимиляции. Традиционно от ассимиляции предохраняет создание общин и землячеств, культурных центров и церковных приходов.
Но успешный экономический обмен между диаспорой и «большой землей» потребует в отечественном законодательстве изменений, касающихся денежных переводов и налогообложения. Что в краткосрочной перспективе может показаться «непозволительной роскошью».
Уроков о том, какую роль диаспора может играть в политике, множество. Израильская диаспора в США. Российские агенты влияния под прикрытием культурных центров и православных обществ. И даже наша же украинская диаспора в Канаде, которая в самый черный период Голодомора доносила до мира правду о том, что происходит в Украине. Даже прожив всего несколько лет в другой стране, большинство наших соотечественников достаточно владеет местными языками, понимает культуру, обросло социальными связями — все это позволяет влиять на мнения местного населения (они же — избиратели), адаптировать важные для Украины месседжи об Украине, о нашей войне, о нашем противнике.
Основная сложность — понять, что это нам нужно. Мы слишком привыкли жить на «глобусе Украины», не слишком интересуясь тем, что происходит во всем прочем мире. А когда у нас случается война, с удивлением (и обидой) обнаруживать, что нас «не слышат», поддерживают недостаточно и не так, как нам хотелось бы. Эмиграция укрепляет связи с внешним миром. В том, разумеется, случае, если эмигранты не «умирают» для своей родины, пересекая границу.
[see_also ids="659119"]
Но иметь дело с эмигрантами будет непросто для власти. При сохранении украинского гражданства, они остаются избирателями, на которых не действует стандартный набор обещаний (и манипуляций), составленный и адаптированный под избирателя в Украине. Раньше это не казалось большой проблемой — количество и активность избирателей в зарубежье всегда недооценивались. Но несколько миллионов эмигрантов могут оказать значительное влияние на выборы. Работать с этой частью электората будет совсем непросто — они не живут «Єдиними новинами» и судят о событиях в родной стране немного иначе, чем те, кто находится внутри. Это может показаться, опять-таки, несправедливым — оставлять право голоса за теми, кто «не здесь».
Но эта «внешняя» часть украинцев, распределенная по планете, может сыграть существенную роль в сохранении ценностей и идеалов — национальных и демократических — которые могут померкнуть и пошатнуться на фоне послевоенных политических, экономических и просто человеческих драм. Кто помнит украинцев, с энтузиазмом приезжавших из-за границы «восстанавливать Украину» в начале 90-х, не даст соврать: диаспора может выглядеть смешно и наивно в своей архаичной самонадеянности. Но это надежный архив — своего рода бэкап, — из которого можно восстановить многое (хоть и не все) в случае поломки и перезагрузки системы. В качестве примера можно привести Украинскую греко-католическую церковь, которая была загнана в катакомбы, пережила физическое уничтожение и полное структурное разрушение в советский период, стала заложником в заигрываниях Ватикана с Москвой, но тем не менее выжила в эмиграции, не растворилась. И как только стало возможно, вернулась в Украину, восстановилась и умножилась.
Эмиграция при правильной эксплуатации — это человеческий резерв. Люди, готовые участвовать в жизни своей родины, — даже если они приняли решение покинуть ее, — по-прежнему ее любят, ностальгируют, испытывают иррациональные приступы вины и желания что-то исправить и чем-то помочь. Следующее поколение украинцев — и «внутренних», и «внешних» — не будет чувствовать разделения на «тех, кто уехал» и «тех, кто остался» так остро, как чувствуем мы. Это не их выбор. Не их травма. Они смогут общаться, обмениваться, приезжать и оставаться насовсем — когда-нибудь, в мирном будущем. Только если мы сейчас сумеем сохранить связи, навести мосты поверх наших травм и разломов.
[votes id="3194"]