До полномасштабного вторжения актер Даниил Мирешкин снимался в кино, продюсировал фильмы и работал в театре. В конце 2022 года пошел добровольцем на фронт. Сейчас он – лейтенант "Азова", командир пехотного взвода с позывным "Культура".
Мы встретились с артистом-воином в кафе столичного кинотеатра "Жовтень" во время его командировки в Киев. Даниил Мирешкин родился в Донецкой области, вырос в Крыму, учился в Киевском театральном университете имени Ивана Карпенко-Карого у печально известного Михаила Резниковича, работал в Театре русской драмы. Сам себя считает выходцем "русского мира". В интервью ОBOZ. UA актер рассказал о своем пути к идентификации себя как украинца, который сам называет чудом, поделился фронтовым опытом, а также мыслями о том, что даст нам победу в войне.
– Даниил, мы сейчас находимся в кинотеатре. Была ли у вас возможность за две недели пребывания на гражданке сходить в кино? – Не ходил в кино, хотя, может, и хотел бы. Дома включал телевизор, что-то смотрел – без привязки, украинское или иностранное, хотелось разного. Когда с друзьями встречался, мы обсуждали ситуацию в кинопроизводстве. К сожалению, сейчас ничего из того, что должно было выходить, не появляется. И это очень огорчает. Потому что означает, что наши кинохудожники не осознают свою силу и ответственность за влияние на социум. А это сейчас как никогда нужно.
Я всюду об этом говорю и не устаю повторять: единственная наша возможность выиграть войну – это создание сознательного общества. Только так мы обезопасим себя от будущих захватнических войн России. Она отступит только тогда, когда поймет, что здесь нет "ждунов", все говорят по-украински, идентифицируют себя как украинцы. Для этого нам нужно выстроить социально сознательное общество. А это как раз медиа, театр, кино, литература, музыка. Сильный социум – это едва ли не единственное, что может нам гарантировать безопасность. Понятно, что мощная армия – это само собой. И меня сильно возмущает, что у наших, как их называю, киноделов нет этого понимания.
– Как вы относитесь к мнению, которое иногда звучит в информационном пространстве о том, что игровое кино сейчас не ко времени? Мол, снимать целесообразно только документальные картины. – Документальное кино в большинстве своем смотрят, согласитесь, более сознательные люди, которые глубоко интересуются той или иной историей. А нам нужно работать со всеми слоями населения, прежде всего молодежью. Поэтому должны делать популярные продукты. Но не попкорн, который не затрагивает острые темы, потому что тогда провалимся в бездну и все. Надо в развлекательной, юмористической форме вкраплять в сознание важные вопросы. Не поучать, не давать ответы, а провоцировать мыслительные процессы. Чтобы люди пришли, посмотрели комедию, посмеялись, но с сеанса ушли с внутренними вопросами.
– Ваша командировка связана с этим? – В какой-то мере, да. Мне поручили проводить просветительскую работу в военных учебных заведениях. Рассказываю не только о моем пути и подразделении, но и пытаюсь сделать так, чтобы молодые люди поверили в свои силы, что они могут влиять на ход событий, и вливались в освободительную борьбу Украины.
В общем ситуация такова: общество не готово. Все ждут перемирия, не понимая, что если оно и произойдет, то это будет только пауза. И ее нужно использовать максимально на подготовку, переквалификацию, работу с обществом – нужно готовиться к новой войне. Все хотят отдыхать от этой, но не получится. А общество этого не понимает и точно не такого сейчас ждет. Оно надеется вернуться в прошлую жизнь, а этого не будет. Единственный путь – готовиться всем. Учиться владеть оружием, освоить азы тактической медицины, радиосвязи, немного с дронами разобраться. А дальше можно сходить на ротацию на полгода – так это вижу. А между тем другие отдохнули бы. Таким образом напряжение распределялось бы равномерно, не было бы пропасти между военными и гражданскими. А этого не происходит. А чтобы произошло, необходима работа всего культурного сектора. Ну и, безусловно, изменения в законодательной сфере по четким срокам службы.
– Вы на войне уже больше двух лет. Как удается держаться? – Я сейчас уже не делаю так много пехотных дел, как раньше. Больше занимаюсь планированием, обеспечением, подготовкой, командирской работой. Это другой уровень нагрузок, более психологический. Поэтому мне в этом смысле немного легче, чем ребятам, которые на своих хребтах вывозят всю эту движуху. Но мне тоже тяжело – в психологическом плане есть проблемы со здоровьем.
– Должна вам сказать, что вы внешне очень изменились. До большой войны время от времени встречала вас на публичных мероприятиях: выглядели очень юным, были совсем другим. – Я думаю, что это связано еще и с тем, что я очень долго оставался в этом юношеском амплуа. Даже в 27 лет продолжал играть школьников. И, откровенно говоря, очень от этого устал. Начал еще до полномасштабки отращивать бороду, менять образ, потому что внутренне уже был совсем другим. А теперь моя внешность подтянулась к моему нутру. Да и, безусловно, война наложила отпечаток.
Надо сказать, что в армии я будто нашел себя и убедился в своих внутренних взглядах, убеждениях. Потому что как раз в гражданской жизни находил много несоответствий со своей природой, мне было некомфортно. Я более ультимативный внутренне, чем того требовало общество. Придя в армию, убедился, что со мной все нормально. Это, возможно, с обществом не все хорошо. Сейчас я больше уверенности чувствую, правоты. Могу себе позволить эту решительность во взглядах, эту принципиальность, неприемлемость каких-нибудь вещей. Ну и опыт утрат, знание пройденных дорог – все это тоже влияет.
Когда приезжаешь в гражданскую жизнь, понимаешь, что вы с людьми реально на других планетах. Это абсолютно два разных мира. Люди, которые там, борются за свет, ставя на карту свою жизнь. Сделав такой выбор, они внутренне приняли факт, что могут не вернуться. Конечно, всем страшно, мы ведь не супергерои, от гражданских отличает только то, что сделали выбор. И когда приезжаешь сюда и видишь людей, которые не борются, но при этом пользуются всеми привилегиями мирной жизни, воспринимаешь это как максимальную несправедливость. И ничего не можешь поделать с этой злобой – это на подсознании происходит. Там все такие, как я, в том, что сами это выбрали. Честно говоря, поначалу этого не знал, но надеялся (улыбается). Мне подруга "Пташка" (Екатерина Полищук – парамедик с "Азовстали". – Ред. ) много об этом рассказывала.
– Сейчас вы поддерживаете связь? – Иногда да, но очень редко. Мы познакомились в то время, когда я стоял перед выбором. Много общались, она мне рассказывала о подразделении. И я не ошибся в выборе, счастлив, что его сделал.
– Вы родились и жили до третьего класса в Константиновке Донецкой области, потом переехали с родителями в Крым. Бывали в Константиновке с тех пор? – Постоянно бываю. Я недавно давал интервью и вспоминал об этом, рассказывая, что это своего рода проработка детской травмы. Когда я туда приезжаю, словно возвращаюсь в свое детство. Я родился на Донбассе, рос в русифицированной среде. Я знаю все это изнутри, понимаете? И сейчас прекрасно осознаю, против чего веду борьбу, против каких смыслов воюю.
– Приехав в Киев, вы поступили на театральный курс Михаила Резниковича, в то время руководителя Театра русской драмы имени Леси Украинки, который никогда не скрывал своей любви к "русскому миру". Вы хотели у него учиться или просто так получилось, что попали на этот курс? – И первое, и второе. Я мог поступить раньше в вуз, но был влюблен и после окончания школы еще на год остался в Феодосии. Решил, что так будет лучше.
– А так можно было? Родители разрешили? – Ну, им сложно было на меня влиять в этом смысле (улыбается). А уже в следующем году я поступал к Резниковичу, в том числе и потому, что в моем окружении все было русским. Курс этого мастера считался элитой театрального сообщества: театр Леси Украинки и все такое. Потому это и случайность, и судьба, и выбор.
А то, что произошло сейчас с Резниковичем, его отстранение от должности и вынужденный выезд из Украины с точки зрения жизни – невероятная драматическая развязка. Эта вся кичливость, искусственное превозношение театра, где прославлялось русское, – и такой мелкий конец. Он как обиженный ребенок пишет какие-то "разоблачающие" посты в Facebook – это выглядит жалко. И это логический финал маленького "русского мира". Вы только вдумайтесь: Театр русской драмы имени Леси Украинки – это же нонсенс! Я до сих пор не понимаю, почему у меня, почему у всех нас не вызывало раньше вопросов, как такое могло быть. Это же Россия в миниатюре в центре Киева – с царем во главе, с вертикалью власти. И такое феерическое завершение этой истории. Я надеюсь, что это судьба России – ее тоже такое ждет. С ее хищной напыщенностью, тоталитаризмом – все это было в Театре Леси Украинки. Я это видел, проходил собственно, потому что служил там какое-то время.
– Каково ваше мнение по поводу языкового скандала, в который попала народная артистка Лариса Кадочникова, более известная как Маричка из ленты "Тени забытых предков" Сергея Параджанова (во время одного из публичных выступлений актриса отказалась разговаривать со сцены на украинском языке. – Ред. ). Актер Лесь Заднепровский, тоже работавший с ней в одном театре, утверждает, что не верит в то, что она растерялась, как оправдывалась впоследствии. Мол, Кадочникова достаточно опытная актриса, всю жизнь на сцене. – Здесь ситуация такова: старый мир умирает, а мы должны или измениться, или последовать за ним. Иными словами, эволюционируем или исчезаем. И когда Кадочникова требовала позволить ей говорить по-русски – это был ее выбор умереть. Ну окей, умирай. Хотя, конечно, обидно, когда фигуры, ассоциирующиеся в украинском киноискусстве с каким-то величием, проявляют такую мелкую позицию. И такое пылеватое мировоззрение.
– А что делать со "ждунами", о которых вы упомянули в начале разговора? – Многие из них – это вот самое старшее поколение, которое со временем не готово критически мыслить. Вот они как раз и вымрут. Все, что касается старого мира, либо умрет, либо изменится. Общество постепенно проходит трансформации – и это нормально. С точки зрения исторической ретроспективы то, что сейчас происходит с нашей страной, – логический процесс, который должен длиться десятилетиями. Но в конкретном историческом моменте мы нуждаемся в гораздо большей скорости этих изменений. Потому что рискуем потерять страну. И нам нужно толкать эту тележку очень активно.
Задача войска – сдерживать нашествие, а общества, прежде всего творческой интеллигенции и людей искусства, толкать тележку смыслов. Если войску хватит сил сопротивляться, пока рождается украинское общество, мы состоимся как нация. А если украинское общество не успеет родиться, рискуем потерять себя.
– Вы допускаете такой вариант? – Полностью допускаю. И от этого нас может обезопасить только украинская идентичность. Потому что на самом деле культурное обрусение – это переваривание. Они заходят в наши города и тотально уничтожают украинское инакомыслие – на оккупированных территориях очень дееспособно работают подвалы на абсолютное уничтожение. История уже помнит такое – массовые репрессии против украинской интеллигенции – это и судьба художников Расстрелянного возрождения, и шестидесятников. В этом смысле следует почитать Багряного, чтобы освежить в памяти понимание, что нас ждет, если не произойдет рождение украинской идентичности.
– В одном из своих интервью вы признались, что ваша трансформация в украинское – даже для вас чудо. Расскажите об этом пути. – Я всегда отдаю дань уважения Украинскому Малому драматическому театру – это их влияние на меня. Во-первых, когда туда попал, стал знакомиться с украинской литературой. И это для меня стало открытием. Во-вторых, я познакомился с людьми, являющимися носителями абсолютной украинской идентичности. И, находясь рядом с ними, начал понимать, что отличает меня, воспитанника "русского мира", от других украинцев. Я понял, почему существую в постоянной конфронтации с миром, с окружающими. Они наслаждаются жизнью, а мне нужно постоянно отстаивать себя, с кем-то воевать. Это потому, что вырос в атмосфере диктата силы – или тебя унижают, или ты унижаешь. В том мире, где я жил, постоянно нужно быть в боевой готовности.
– Можно сказать, что это и есть разница между россиянами и украинцами? – Абсолютно! Украинцы хотят, чтобы у них все было хорошо, а россияне – чтобы у других плохо так, как у них.
– В паспорте вы записаны: Даниил. Не было ли мысли сменить имя на Данило? Например, актриса Виталина Библив рассказывала нам в интервью, что официально изменила данные, потому что в свое время в паспортном столе ее фамилию переиначили на российский манер "Библива". – Да, действительно я чувствую из-за этого внутренний диссонанс, потому что на украинском правильно – Данило. Но пока руки и, видимо, сознание не дошли до этого вопроса. Я пока не сложил окончательно отношение к этому, потому что это больше не технический вопрос, а философский, ментальный. Я пока не знаю, приму ли это несоответствие в себе. Интересный вопрос, спасибо, что задали.
– Ваша жена, актриса Ксения Данилова, звезда громкой исторической драмы "Черный ворон", не сразу поддержала ваше решение пойти в ВСУ. Почему она была против того , чтобы вы становились военным? – Я думаю, что как и у всех, у нее был страх за меня. Плюс страх ответственности, ложившейся на ее плечи. Тогда на ней оставались наша дочь Василиса, моя младшая сестра, собака и она сама. В начале вторжения я вывез девушек на запад Украины. И оставил фактически самих. Старшей стала Ксюша, за которую на самом деле во многом в нашей совместной жизни я нес ответственность. Все наше совместное существование так было. В конце концов, мы пришли к согласию в этом решении. Сейчас Ксения с Василисой в Киеве, дочь пошла в первый класс.
– В одном из интервью вы рассказывали, что какие-то годы своей жизни дочь говорила по-русски. – Фактически до четырех лет. Когда я принял для себя решение перейти на украинский, начал общаться с ней на украинском. И никогда не забуду момент: мы идем по улице, что-то рассказываю, а она резко останавливается и вовсю кричит: "Папа, ты можешь говорить по-русски? ! " У меня мурашки по коже – стало страшно. Остановился, присел возле нее, говорю: "Дочка, это не с тобой что-то не так. Извини, это моя вина, что ты не понимаешь украинского. Сейчас на нас напали русские. Я хочу, чтобы мы были верны Украине, и не хочу разговаривать на чужом языке. И чтобы ты разговаривала. Но понимаю, что тебе сложно, потому что я сам тебя учил русскому" Мне удалось в тот момент до нее достучаться. Но какое-то время мы с ней общались так: я на украинском, она большей частью – на русском. Однако постепенно это изменялось. И сейчас Вася общается сугубо на украинском. И иногда такие обороты заворачивает, что сам удивляюсь.
– Как-то вы в Instagram написали, что очень нравится фраза "Все будет хорошо. Или все будет не зря". Добавили, что сделаете такое тату. – Сделал, конечно. Эта реплика родилась у меня в конце позапрошлого года. Я находился в очень плохом состоянии. Это было на исходе моей пехотной работы, когда я еще ножками многое делал. Стал невероятно истощенным – физически, морально, психологически. У меня были ситуации, когда на позиции во время обстрелов все тело немело. Я лежал и ничего не мог с этим поделать. И становилось очень страшно, потому что понимал, что нахожусь на грани. Я видел, как побратимы после того как оказывались в этом состоянии, или "трехсотились", или умирали. Потому что механизмы безопасности переставали работать.
Я помню, в начале, когда мы находились в Серебрянском лесничестве (территория в Луганской области, где шли тяжелые бои. – Ред. ), мне хватало нескольких секунд между вспышкой и звуковым взрывом допрыгнуть до какого-нибудь дерева, прежде чем полетят обломки. И я от этого кайфовал, потому что получалось, что обманул смерть. А потом из-за истощения у меня уже не было сил прятаться. Такой же взрыв, в том же лесу – а я просто приседал на колено. И это очень сильно пугало. В тот момент родилась эта фраза, что все будет хорошо или все будет не зря. Во-первых, это обещание самому себе жить так, чтобы все было не зря. И, во-вторых, либо я выживу и все будет хорошо, либо, если умру – все не будет плохо, все будет не зря, потому что есть ребенок, будущее Украины. И это уже вклад меня в этот мир. А кроме того, я на войне уже многое сделал.
– Как относитесь к тому, что некоторые ваши коллеги уже после вторжения уехали за границу? А некоторые даже откровенно заявляют, что не рождены для войны. – У меня была недавно встреча с лицеистами. И вот они также задали этот вопрос. На что я ответил, что не знаю ни одного мужчину, уехавшего за границу. И я не готов больше тратить время на обсуждение этих историй.
– Правда, что российская актриса, звезда фильма "Кавказская пленница" Наталья Варлей, ныне яростно поддерживающая агрессивную политику Кремля в отношении Украины, предлагала вам жить в РФ? – После работы в Театре Леси Украинки я какое-то время сотрудничал с так называемым Московским независимым театром, который на самом деле базировался в Полтаве. Местный делец, который это организовал, приглашал звезд, которые уже, образно говоря, догорали. И "катался" со спектаклями на их шлейфе, монетизируя его. В представления также приглашали молодых артистов. Звезде платили очень хороший гонорар, всем остальным – нет. Вот я объездил с ними все постсоветские страны, в том числе и Россию.
Мы как раз были с Варлей в туре, когда случился Майдан. Отыграли последний спектакль, возвращались в Москву, чтобы оттуда отправиться домой, в Киев. А она мне говорит: "Даня, а у вас там едят мальчиков на Майдане, оставайся, будешь жить у меня в квартире". "Наталья Владимировна, не городите чепухи, – отвечаю. – Там нет людоедов. В Киеве избили студентов, в частности и из моего университета, с этого все началось. Я в курсе, что происходит, поверьте".
Начинаю ей рассказывать и впервые в жизни сталкиваюсь с тем, что человек отказывается воспринимать факты. Слышать не хочет! Она предпочитает находиться в обмане, потому что это дает ей возможность возмущаться, сердиться на каких-то мифических "бандеровцев". А мы, мол, хорошие, боремся за правду. А с другой стороны, это не удивительно, потому что если признать правду, то выходит, что они идиоты и рабы. Потому им легче пойти на войну и умереть там, чем принять действительность.
– Известный украинский писатель Василий Шкляр, который бывает на фронте, рассказывал нам в интервью, что военные порой сталкиваются с удивительными историями, когда кажется, что сама природа и высшие силы помогают им. Вы чувствуете что-нибудь подобное? – Я вообще считаю, что Бог меня бережет. И, как ни странно, берегут люди, которым небезразличен, – потоком энергии, которая вокруг функционирует, спасает. И это тоже часть чего-то божественного. Потому я верю в такие силы. Я и мои побратимы, которые рядом с тех пор, как мы начинали вместе, мы все, как я говорю, случайно выжившие мальчики. Ибо было множество ситуаций, когда мы могли не продлить собственное существование, но чудом этого не произошло.
У меня есть побратимы, которые не верят в Бога, и их очень много. Но я не знаю, как, если не божьим вмешательством, объяснить ситуации, когда по тебе идут прилеты, все взрывается вокруг блиндажа – за десять, пять, два метра, но не попадает в него. А когда таки попадает, то снаряд не разрывается. И таких случаев много. Единственный вопрос, который для меня не закрыт: почему так часто гибнут самые лучшие? Почему они? Этого не могу понять. Эти люди в моей картине мира должны были обязательно вернуться в общество и очень многое там изменить.
– Я знаю, что вам очень не нравится вопрос о том, когда война закончится... – Нам нужно прекратить мыслить в контексте продолжения или окончания войны. Необходимо перестать вообще задаваться этим вопросом, потому что на самом деле он не важен. Важно, когда у нас будет государство, на которое Россия не рискнет нападать. Ибо только так сможем находиться в безопасности. Это опять же вне контекста сильной армии, конечно.
Война может закончиться, а потом снова начаться. Или нас могут захватить изнутри, навязав свою власть. Но будет иначе, если Россия поймет, что нет смысла сюда лезть, потому что из каждого окна будут стрелять. Здесь все говорят по-украински и чувствуют себя украинцами. Нас всех тошнит от "русского мира", он для нас неприемлем. Вот только это на самом деле самая большая гарантия нашей безопасности.
– Появились ли в вашей семье какие-то новые правила во время войны, помогающие поддерживать связь? Как вы сохраняете отношения? – А мы не сохраняем отношения – у нас очень сложная ситуация в этом смысле. И я не знаю, как ответить на ваш вопрос… Мы долго боролись за нашу семью. И я устал от этой войны (горько улыбается). Вместе ли мы сейчас? Я живу дома, когда приезжаю. Мы очень хорошо общаемся с Ксюшей. Она невероятная часть моей поддержки, о которой рассказывал, титанический генератор охраняющей меня энергии. В каком-то смысле у нас все хорошо, но не знаю, можно ли это назвать отношениями мужа и жены.
И у меня уже нет сил включаться в этот вопрос, будто отпустил эту историю – вот как есть и все. Слава Богу, мы поддерживаем друг друга, воспитываем вместе нашего ребенка. Виновата ли в этом всем война? Безусловно, она тоже наложила отпечаток.
– Даня, хотим пожелать, чтобы вы берегли себя. И чаще улыбались, потому что у вас невероятная улыбка. – На самом деле я чувствую, что немного потерял возможность шутить из-за уровня ответственности и нагрузки. У меня ужасная работа – жестко управлять абсолютно святыми людьми, которые выносят на себе наибольшую нагрузку современности. И делают это годами.
А мне нужно порой повышать на них голос, чтобы не забывали делать какие-то важные вещи, необходимые для их же безопасности. А это неблагодарное дело, честно. Поэтому улыбаться приходится нечасто.
Хотя без юмора на войне никак. Но он такой мужицкий – плоские шутки, но понятные, с быстрым доступом. И, откровенно говоря, там изрядно не хватает оперативной памяти, чтобы придумывать какие-то хитроумные изречения – с двумя-тремя подтекстами. Но по ним, конечно, я очень скучаю. Однако уверен, что мы к этому вернемся со временем (улыбается).